Заупокойный культ Древнего Египта

курсовая работа

1.3 Идея загробного суда

По мнению египтян, гарантией вечной жизни в загробном мире были соблюдение ритуала и магия. Ритуальная чистота никак не соприкасается с чистотой в физическом смысле. Перед входом в храм требовалась ритуальная чистота, выполнение обрядов очищения. В «Текстах пирамид» написано, что туалетом фараона занимаются боги. В основном для очищения использовалась природная сода - натрон. Предполагалось, что все эти церемонии по очищению вместе с магией должны были устранять все темное, нечистое, все то, что опасно в загробной жизни. Знание всех церемоний вело к спасению и вечной жизни, а незнание вело к погибели.

Невозможно не отметить нравственные принципы в определении загробной участи умершего. Вот несколько выдержек из текстов, напечатанных в гробницах.

Вельможа Уни заявлял: «Я был постоянно любим отцом своим и хвалим матерью своей, приятен своим братьям»684. Хенку, номарх одного из номов Верхнего Египта (ныне Дейр-эль-Гебраи), в своей надписи говорит о том, что он «давал хлеб всякому голодному в номе и одеяние нагому». Аналогичные высказывания находят в автобиографиях посмертных вельмож Пиопинахта и Шеши. Этих текстов очень много и они все подобны.

Нельзя не признать, что эти признания говорят о существовании определенных представлений об идеальном облике сановника. Египтяне начинали думать о том, что поведение смертного на земле богу не безразлично. Умерший в обращениях, написанных в гробницах, постоянно грозит судиться с нарушителями ритуала перед богом. Именно нарушение ритуала, а не этических норм грозит представлением перед судом.

Дальше все более значительными становятся элементы этики в заупокойных текстах. В «Текстах саркофагов» пока нет всей картины загробного суда, как например в знаменитой «Книге мертвых». Этот суд происходит или на небе, или в месте обитания умершего, но возможно и в Гелиополе или Абидосе. Судьями были боги Ра, Шу, Анубис, Осирис. В «Текстах саркофагов» говорится о психостасии - взвешивании сердца - как один из способов определения нравственного облика в земной жизни. Результат психостасии заранее предрешен в сторону умершего.

Также важно, что идея загробного суда проникла в дидактическую литературу. В «Поучении Мерика» загробному суду посвящен небольшой абзац: «Судьи, судящие грешников, не будут снисходительны в день суда над несчастными (54) в час отправления своих обязанностей. Горе тому, кто будет обвинен как сознающий [свой грех?]. Не надейся на долгие годы (55), ибо обозревают они время всей жизни как [один] час, а он (человек. -- М.К.) остается [жить] после погребения -- складываются его поступки рядом с ним как [его] имущество, и (56) вечно пребывание там. Безумен тот, кто отнесся легкомысленно к этому. Но тот, кто достиг этой [вечной жизни], не совершив плохого, будет пребывать там, как бог (57), вы - ступая смело, как владыка вечности».

Идея загробного суда хорошо укоренилась в представлениях египтян. В их воззрениях совместились два начала, совершенно противоположных - взгляд примитивный на посмертное бытие как на продолжение земной жизни и уверенность в существовании загробного суда.

Эти два принципа продолжения физической жизни после смерти и загробного суда восходят к разным уровням религиозного мышления, это вполне закономерно. Идея справедливости помещалась в рамках обрядности, магии, она освещена традицией. Но общество эта традиция перестает удовлетворять, так как возникают новые потребности этического порядка. Эти потребности видны в заупокойных автобиографиях вельмож. Ведь в обычной жизни от них требовалось соблюдение моральных норм, также как и в загробной жизни, так как потусторонний мир был отражением реального соотношения сил на земле. Нравственные принципы были обязательными в земной жизни, то в загробная жизнь не могла существовать без учета пороков человека и его достоинств.

Получается, что хорошо наблюдается взаимопроникновение двух совершенно разных принципов - ритуального и этического. Но какова же была дальнейшая эволюция идеи загробного суда? Она нашла свое отражение в магических текстах «Книги мертвых». Эта глава очень сильно выделяется в сборнике магических текстов. Наиболее важными и необходимыми считаются нравственные требования, безупречная земная жизнь. Покойный сначала произносит речь перед богом Ра, потом перед Осирисом, в которой он доказывает, что не творил каких-то грехов, потом произносит тоже самое перед 42 судьями (каждый из судей ведает грехом), и уже будучи оправданным при выходе ведет магический диалог с привратниками. Умерший превращает оправдания в магические формулы, которые позволяют признать его совершенно невиновным.

Любой египтянин с этой главой оказывался безгрешным, а 30-й главой он магически заставлял свое сердце не говорить против него дурно, т.е. насиловал свою совесть. Эта глава была талисманом против загробного осуждения, она освобождает от всех грехов. Книга Мертвых считается свидетельством приобретения нравственного порядка и его уничтожения. В основном магическая книга наполнена текстами, но иногда и рецептами-приписками, дающими только непонятные слова.

Если, например, в «Книге мертвых» самую важную роль играет загробный суд, то магия здесь призвана не допустить для умершего неблагоприятного приговора загробных судей. Магия однако не отменяет суд, погибший должен обязательно предстать перед судом, доказывать несовершение им грехов. Здесь нет никакой возможности входить в детали идеи загробного суда. Можно ограничиться кратким описанием этого суда по спискам «Книги мертвых».

Суд происходит в Чертоге двух Истин. Покойный вступает в Чертог, в котором заседает суд во главе с богом Ра. Здесь он приветствует бога, а потом говорит свою исповедь, приводит ее полностью. Например, я не совершил несправедливости против людей, не богохульствовал, не убивал, не отравлял, не приказывал убивать, не обманывал и т.д. В этой исповеди содержался моральный кодекс, если он нарушался, то карался загробным судом. Это примерный перечень грехов, которых должен был избегать египтянин, так как они мешали достижению вечной жизни. После этой исповеди подсудимый обращался к каждому из 42 божеств-демонов, заявлял им, что не совершал греха. Результат взвешивания бог Тот и Анубис записывают, а потом провозглашают оправдательный приговор, который освобождает подсудимого от казни - быть истребленным чудовищем, присутствующим рядом с этими божественными весами.

Боязнь отдельных членов суда быть разоблаченными подсудимым вследствие его магического знания как будто бы снижает нравственный уровень суда. Однако это не совсем так. Наш современник, французский египтолог П.Баргэ, переводчик и исследователь «Книги мертвых», пишет во введении к ее французскому переводу: «Для египтянина, надо полагать, важно было, чтобы суд был вполне справедлив: оценивая власть магии защитной, он вместе с тем опасался магии зловредной, магии опасной. Если в большой сцене суда (гл. 125) чаши весов, на одной из которых находится сердце, а на другой -- Истина (изображение богини Маат или ее символ), помещены на одном уровне, то отнюдь не для того, чтобы магической силой изображения принудить суд во что бы то ни стало вынести оправдательный приговор умершему; это изображение имеет в виду магически оградить умершего от несправедливого суда, могущего вынести отрицательное решение в результате козней зловредного врага». В подтверждение своего вывода автор ссылается на 90-ю и 14-ю главы, в которых умерший просит «повелителя Истины» (т.е. великого бога Ра) защитить его от клеветы. В 30-й главе «Книги мертвых» умерший увещевает свое сердце не давать против него отрицательных показаний: «Не выдумывай против меня клеветы перед великим богом, владыкой Запада! Ведь от твоего благородства зависит признание меня праведным».

На представление о загробном суде, несомненно, наложили отпечаток реальные земные нравы, в том числе судебные -- процветающая среди судей коррупция. Об этом свидетельствует замечательная молитва верховному богу Амону (папирус Анастаси II, XIII в. до н.э.): «Амон, отверзни ухо свое (8, 6) тому, кто одинок в суде, кто беден, а не богат. Когда суд отбирает у него серебро и золото (8, 7) для писцов, циновку и одеяния для чиновников, Амон может воплотиться в везира (9, 1), чтобы освободить бедняка, и бедняк может быть освобожден: бедность может превзойти богатство».

Возникновение идеи загробного суда, основанного на нравственных принципах (даже при возможности магического воздействия на суд со стороны подсудимого), несомненно, очень значительное явление в истории религиозной жизни человечества. И именно египтянам принадлежит, по-видимому, приоритет в этом. Пробив себе путь в гуще ритуальных и магических воззрений египтян на загробную жизнь, морально-этический элемент стабилизировался, обрел право на существование. В самом начале господства Лагидов в Египте, в царствование Птолемея I Сотера, жил верховный жрец бога Тота в Гермополе Петосирис (IV в. до н. э.). В его гробнице множество магических заупокойных текстов. В тексте №81, в строках 18-22, говорится: «Там (т.е. в потустороннем мире. -- М.К.) нет различия между бедным и богатым. нет никого, избавленного от приговора суда. Когда великий собачеголовый [бог] Тот восседает на трон, он готовится судить каждого человека по делам его, совершенным им на земле». Эти слова свидетельствуют о весьма существенных изменениях во взглядах египтян на загробную жизнь: богатство и связанный с ним в той или иной мере ритуал погребения утрачивают свой смысл, становятся чем-то второстепенным, ибо после смерти «нет различия между богатым и бедным» и все в равной мере ответственны перед богом за свою земную жизнь. Сопоставляя эти слова с молитвой богу Амону из папируса Анастаси II, трудно не уловить внутренней связи между ними -- в обоих случаях именно божество устанавливает справедливость -- на земле и в загробном мире. Вера египтян в справедливость, если не на земле, так в загробном мире, несомненно, предвосхищает одно из основных представлений христианства об участи людей после смерти. «Христианство, -- а в силу исторических предпосылок иначе и не могло быть, -- хотело осуществить социальное переустройство не в этом мире, а в мире потустороннем, на небе, в вечной жизни после смерти.», -- указывал Энгельс. Как видим, эта идея созревала и у египетских теологов, отражая, безусловно, чаяния широких масс. В ходе истории эта идея развивалась и крепла. Известному английскому египтологу Ф.Гриффису принадлежит перевод демотической рукописи, впервые изданной им под заглавием «Сказки о верховных жрецах Мемфиса». В «Сказках» два повествования: в первом, относящемся к III в. до н.э., рассказывается о старшем сыне Рамсеса II Сатни- Хаэмуасе, верховном жреце бога Пта, и его необычайных похождениях; во втором, относящемся к 46-47 гг. н.э., -- о сыне Сатни-Хаэмуаса, Са-Осирисе (в переводе это имя значит «сын Осириса»). Нас интересует второе повествование. В самом начале его сообщается, что у Сатни-Хаэмуаса и его жены Мехит-Усхет после многих лет бездетности родился мальчик. В соответствии с вещим сном его назвали Са-Осирис. В заключение сказки говорится о том, что этот мальчик был не кто иной, как умерший полторы тысячи лет назад знаменитый колдун и волхв, снова посланный жить на землю самим царем мертвых, богом Осирисом. Маленький Са-Осирис быстро рос и мужал. Отданный в школу, он сказочно быстро превзошел в своих познаниях учителя-писца. Затем маленький Са-Осирис стал читать заклинания вместе с писцами из «дома жизни» при храме бога Пта, и все, кто его слышал, поражались его мудрости. Тогда его отец стал приводить его на празднества к фараону, где Са-Осирис состязался в знаниях с чародеями фараона и побеждал их. Интересно привести параллель из Евангелия от Луки (гл. 2, 46-47): двенадцатилетнего Христа, пришедшего с родителями в Иерусалим и потерявшегося в городе, «через три дня нашли в храме сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их; все слушающие его дивились разуму и ответам». В апокрифическом Евангелии от Фомы этот же сюжет разработан подробнее.

Та же аналогия прослеживается при сравнении сказки о пребывании Сатни- Хаэмуаса со своим сыном Са-Осирисом в преисподней с евангельской легендой о бедном Лазаре. Приведем часть текста сказки в русском переводе: «И вот услыхал Сатни-Хемуас горестные вопли и причитания. Он посмотрел вниз с террасы своего дома и увидел, что это хоронят богача. Его везли в сторону пустыни со всевозможными почестями, под громкие причитания. Потом он второй раз взглянул вниз с террасы своего дома и увидел похороны бедняка. Его несли из Мемфиса в город мертвых, завернув в простую циновку, и никто его не провожал. Сказал тогда Сатни-Хемуас: „Да сделает Осирис, владыка Аменти, так, чтобы мне воздали в Аменти, как воздадут тому богачу, которого погребают с громкими причитаниями, и да минует меня доля того бедняка, которого несут в город мертвых без всяких почестей и церемоний!“ Но маленький сын его Са-Осирис ответил ему: „Ты получишь в Аменти то, что получит в Аменти бедняк, и минует тебя в Аменти доля, которая уготована в Аменти тому богачу“. Когда услышал Сатни-Хемуас эти слова своего сына Са-Осириса, опечалилось сердце его и сказал он: „Что я слышу? Неужели это слова сына, который любит отца своего?“ Но ответил ему его маленький сын Са-Осирис: „Если ты пожелаешь, я покажу тебе, что уготовано в царстве мертвых тому бедняку, о котором никто не печалится, и тому богачу, которого все оплакивают“. Тогда спросил его Сатни- Хемуас: „Как же ты сделаешь это, сын мой Са-Осирис?“ И ответил ему Са-Осирис: „Следуй за мной, и я покажу тебе долю каждого в царстве мертвых“. И вот он взял отца своего Сатни-Хемуаса за руку и привел его в город мертвых за Мемфисом. Он привел его в незнакомое место, остановился и произнес заклинание. Земля расступилась у них под ногами, и они вошли в неведомую гробницу, высеченную в скале. Здесь было семь больших залов, и наполняли их разные люди всех званий. Са-Осирис провел отца своего Сатни- Хемуаса через три первых зала, и никто их не остановил. Когда они достигли четвертого зала, увидел в нем Сатни-Хемуас множество людей, которые сучили веревки, а ослы позади них съедали эти веревки. Еще были там люди, которые тянулись вверх и пытались достать воду и хлеб, подвешенные у них над головами. Но другие люди в то же время рыли у них под ногами ямы, чтобы они не могли дотянуться до пищи. Вслед за сыном своим Са- Осирисом Сатни-Хемуас прошел в пятый зал и увидел там чистые души на своих почетных местах. Те же, кто совершил какое-нибудь злодеяние, толпились у дверей пятого зала и молили о прощении. А нижний шип той двери торчал в правом глазу какого-то человека, который молился и громко стонал, когда дверь открывалась и закрывалась и шип поворачивался в его глазу. Потом проникли они в шестой зал, и здесь Сатни-Хемуас увидел судилище богов в царстве мертвых. Каждый бог сидел на своем месте, и привратники царства мертвых оглашали приговоры. Вслед за сыном своим Са-Осирисом Сатни-Хемуас прошел дальше, в седьмой зал, и увидел там великого бога Осириса. Он сидел на троне из чистого золота, увенчанный короной Атеф. По левую руку от него стоял Анубис, великий бог, а по правую руку от него стоял Тот, великий бог, и все боги судилища царства мертвых теснились справа и слева от них. Перед ними стояли весы, на которых боги судилища Царства мертвых взвешивали содеянное людьми добро и зло. Великий бог Тот записывал то, что показывали весы, а Анубис оглашал приговоры богов. Если боги решали, что злодеяния человека более многочисленны, чем его добрые дела, они отдавали его во власть Пожирательницы-собаки повелителя царства мертвых, которая разрывала на части его душу и тело, так что дыхание жизни к нему уже не возвращалось никогда. Но если они находили, что добрые дела человека более многочисленны, чем его злодеяния, они вводили его в совет богов царства мертвых и душа его отправлялась на небо и пребывала там среди чистых душ. Если же они находили, что злодеяния человека равны его добрым делам, они помещали его среди кающихся душ, которые служат богу Сокар-Осирису. И еще Сатни заметил человека благородного облика, облаченного в одеяния из тончайшего полотна. Он стоял вблизи Осириса на одном из самых почетных мест. Так смотрел Сатни- Хемуас и удивлялся всему, что видел в царстве мертвых. Но вот встал перед ним сын его Са-Осирис и сказал ему: „Отец мой Сатни! Видишь ли ты благородного человека, облаченного в одеяния из тончайшего полотна, который стоит близ Осириса? Это тот бедняк, которого ты заметил, когда его выносили из Мемфиса, завернув в простую циновку, и которого не провожал никто. Это он. Его привели на суд царства мертвых, взвесили добрые и злые дела, совершенные им на земле, и нашли, что содеянное им добро перевешивает содеянное им зло. Однако на долю его жизни земной, срок которой определил в своих записях Тот, досталось ему слишком мало счастливых дней. И вот повелели боги перед ликом Осириса отдать бедняку погребальное убранство того богача, которого ты заметил, когда его выносили из Мемфиса с великими почестями. И поместили бедняка среди чистых душ, которые служат Сокар-Осирису, вблизи трона великого бога Осириса. И того богача, которого ты заметил, тоже привели на суд царства мертвых. Взвесили боги добрые и злые дела, совершенные им на земле, и нашли, что зло, им содеянное, перевешивает содеянное им добро. И тогда повелели боги покарать его в царстве мертвых. Ты видел его! Шип двери торчит в его правом глазу. Смотри, отец мой Сатни! Их души приходят на суд царства мертвых, и, если они творили добро на земле, здесь воздают им добром, но если они творили зло, здесь воздают им злом. Так ведется извечно и не изменится никогда“».

Это исключительно интересное и поучительное место содержит последнее звено в цепи развития египетской идеи о загробном суде. Мы видим полную девальвацию ритуала и магии, полную победу нравственных принципов, перенесение искомой справедливости в земной жизни на потусторонний мир. Необходимо подчеркнуть, что это результат естественного развития именно египетских представлений и идей, изложенных в 125-й главе «Книги мертвых», которая возникла пятнадцатью веками ранее: весы, Осирис, Анубис, Тот и т. д. Влияние христианской идеологии на эти представления исключено: египетские корни их восходят к глубокой древности, к тому же в то время, когда был написан этот демотический папирус (46-47 гг. н.э.), Евангелия еще не существовали.

В Евангелии от луки (гл. 16, 19-25) содержится очень любопытное повествование, аналогичное только что приведенному египетскому: «Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, проходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был ангелами в лоно Авраама. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: „Отче Авраам! Умилосердись надо мной и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем“. Но Авраам сказал: „Чадо! Вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь -- злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь“».

Ситуация и колорит в повествованиях разные, но идея одна и та же. Как она могла попасть из Египта в Евангелие от Луки? Грессман, автор специального исследования о египетской сказке и ее параллели в Евангелии от Луки, приводит ряд еврейских средневековых легенд, которые восходят, несомненно, к египетскому оригиналу, и вполне обоснованно утверждает: «Можно с уверенностью сказать, что иудейская легенда о смерти праведника и мытаря восходит к египетской сказке о нисхождении царского сына в преисподнюю. Египетские евреи перенесли ее, может быть, из Александрии в Иерусалим, тесно связанный с Александрией, может быть, из Мемфиса, где наряду с греками проживали иудеи и другие семиты».

Следует обратить внимание и еще на одно очень существенное обстоятельство. С развитием и окончательным становлением идеи справедливого загробного суда преисподняя разделяется на сферы -- светлое и счастливое пространство близ богов для праведников и ад для грешников, где концентрируется все опасное и зловредное для человека в качестве заслуженного наказания, определенного приговором божественного суда. В наиболее разработанном виде это разделение представлено в сказке о нисхождении в преисподнюю Сатни-Хаэмуаса и его сына Са-Осириса. Здесь даже упоминается нечто вроде чистилища, на что нет и намека в более ранних египетских текстах. Один из сюжетов сказки (наказание грешников) перекликается с греческим мифом о муках Тантала, сына Зевса, в преисподней. Наличие греческого влияния категорически отрицать нельзя, но нельзя и доказать его. Во всяком случае, это ни в коей мере не опровергает несомненное египетское происхождение сказки о Са-Осирисе.

Остается отметить еще одну очень любопытную деталь египетских представлений о загробной жизни. Она обнаружена К.Зете в двух свитках «Книги мертвых», относящихся ко времени после Амарны, после религиозной реформы Аменхотепа IV (Эхнатона). Во вступлении к «негативной исповеди» 125-й главы «Книги мертвых», принадлежавшей Ани (рамессидовское время), значится: «Анубис говорит богам-соседям: „Голос человека, прибывшего из Египта, знающего путь к нам и к нашему городу. Я доволен, я обоняю за- пах“. Он говорит мне: „Я Осирис-Ани, правогласный, я прибыл сюда узреть великих богов“.» По мнению К.Зете, эта фраза дает все основания полагать, что, в представлении египтян, в преисподнюю попадали и не египтяне. К.Зете указывает и на другой текст, опять-таки из 125-й главы «Книги мертвых», где содержится следующий диалог между умершим и привратником Чертога Обеих Истин:

«Привратник: Кому я должен доложить о тебе?

Умерший: Богу, который на [своей] службе.

Привратник: Скажи переводчику Обеих Земель.

Привратник: Это бог Тот.

Бог Тот: Входи».

«Обе Земли» -- одно из распространенных в египетских текстах названий Египта. «Переводчик Обеих Земель» -- это «переводчик Египта». На основании этого К.Зете делает вывод, что были в царстве мертвых и другие переводчики -- не только Египта.

По убеждению К.Зете, это -- одно из естественных последствий религиозного мышления времени Амарны. В дальнейшем подобный «космополитизм» в религиозных текстах не отмечен.

Французский египтолог Иойот заканчивает свое исследование о развитии идеи загробного суда в древнем Египте следующими словами: «Не закончим ли мы этот наш путь у ступеней наших собственных соборов?» Для каждого непредубежденного наблюдателя вклад египетского религиозного мышления в христианские представления весьма и весьма значителен.

Делись добром ;)