I. Предмет истории Церкви

Литература: Болотов В.В. Лекции по истории древней Церкви (в 4-х томах). М., 1994; Прот. Георгий Флоровский. Положение христианского историка // Догмат и история. М., 1998; Мейендорф прот. Иоанн. Введение в святоотеческое богословие. Нью-Йорк, 1985.

Слово история (ιστορία) происходит от греческого существительного "ιστωρ", означающего "свидетель", "очевидец" и происходящего от корня "ειο" в слове "οιδα" - "знаю", точнее, "ведаю". Ведение - это глубокое внутреннее знание, внутреннее очевидение. Ведение есть внутреннее состояние субъекта в его понятии о предмете: тот, кто его имеет, не сомневается, оно ему очевидно. Взаимоотношение между знанием и ведением хорошо выражено в Евангелии от Иоанна в момент беседы апостола Петра с воскресшим Господом. Когда Спаситель троекратно задает Петру вопрос, любит ли тот Его, Петр в третий раз отвечает (русский перевод не совсем верно передает смысл греческого подлинника): "Господи, Ты все ведаешь (οιδας), Ты знаешь, что я люблю Тебя" (Ин.21:17). Апостол заявляет Господу, что Ему все известно, все ясно представляется Его сознанию, но он предлагает Ему сосредоточить Свое сознание на одном пункте: "Ты знаешь...". Это сосредоточение на одном предмете представляет уже не ведение, а знание.

Итак, в основе понятия истории лежит ведение. Ιδτωρ - человек, который подчиняется влечению своей природы - все знать, все видеть, чтобы известные вещи наполнили его сознание и были очевидны для него. История есть расспрашивание, разузнавание человеком чего-либо свершившегося - и самое стремление быть свидетелем событий. В этом значении слово "история" в греческом языке удерживалось до позднейших времен.

Таким образом, в понятии истории дано стремление к ведению, получаемому через непосредственное созерцание. Но историческое знание - это нечто другое: по давности события мы не можем быть очевидцами; мы можем лишь узнавать его от очевидцев. Но если в понятии знания самом по себе заключен момент объективный, то ведение - весьма субъективное понятие. Следовательно, историческое знание, основанное на ведении, является самой субъективной из всех областей знания, а история является одной из самых субъективных дисциплин. И чем более историк претендует на объективность, тем более субъективным он является. Конечно, субъективность может проявляться по-разному. Чаще всего мы привыкли ее связывать с толкованиями исторических фактов. Но субъективность проявляется прежде всего в подборке самих фактов. Происходит бесчисленное количество событий, и даже если бы мы знали все из них, все равно перечислить их у нас не было бы никакой возможности: само перечисление заняло бы столько же времени, сколько и сами события. Поэтому необходим отбор. Отбираем мы те факты, которые кажутся нам наиболее значительными, ключевыми, которые влекут за собой последующие события. Но даже в рассказе о прожитом дне два человека отметят как ключевые разные происшествия. Впрочем, даже один человек, говоря о том же самом дне своей жизни в его конце, через неделю или через год, скорее всего, по-разному произведет подбор событий. Что же говорить о давно прошедших событиях, о которых мы знаем от множества субъективных очевидцев? Известно, что большое видится на расстоянии, равно как и то, что перспектива одного даже самого наблюдательного очевидца всегда не полна. Поэтому историк всегда видит больше. Мы используем рассказы очевидцев и отбираем из них те факты, которые считаем ключевыми, из которых выстраивается наша историософская схема, то есть некие видимые нами причинно-следственные связи, формирующие исторические процессы.

Само понятие о неких "процессах" и "законах", казалось бы, роднит историю с наукой, а историческое знание - с объективным научным знанием. Но на самом деле история в этом смысле - самая ненаучная дисциплина. Любая точная наука построена на неких "объективных" законах. А можно ли всерьез говорить о законах истории? Например, многие говорят о таком историческом законе, как рождение, взросление и умирание различных народов. Предположим даже, что такой закон действительно есть. Но, например, если бы наше знание о законе тяготения заключалось бы только в том, что любой предмет, оставленный в воздухе без опоры, падает на землю, то никакой научной физики не было бы. Наука начинается там, где мы можем вычислить конкретную предсказуемость поведения предмета: например, с какой скоростью предмет будет падать на землю и где он будет находиться в интересующий нас момент. Можем ли мы предсказать, когда родится новый народ, когда он, скажем, выражаясь в терминах Л.Н. Гумилева, пройдет "пассионарную стадию" и когда умрет? Пока этого сделать не мог ни один историк. Впрочем, и само существование такого закона исторического развития кажется мне весьма сомнительным. Есть ли действительно "мертвые народы"? В какой момент истории древние римляне перестали быть таковыми и стали итальянцами? Когда древние греки стали новыми? Да, впрочем, греки на такой вопрос весьма обиделись бы и сказали, что они и есть тот же самый народ. А с другой стороны, разве мы не можем сказать, что современные русские - совсем другой народ, чем современники Пушкина?

Конечно, по мнению коммунистов, законы истории были раз и навсегда открыты Марксом. Но марксистские историки, попытавшись применить эти законы к исторической действительности, увидели, что на самом деле им необходимо подгонять действительность под законы, и в результате настолько выхолостили историю, что от нее остались лишь рожки да ножки.

Да и как можно говорить об исторических законах, если народы состоят из людей, созданных по образу и подобию Божию и наделенных свободой воли? А так как люди свободны, то и поступки их никогда до конца предсказуемыми быть не могут, и следовательно, вывести некий закон их поведения невозможно. История - это сцена, на которой встречаются и действуют суверенная воля человека и суверенная воля Его творца. Их взаимодействие и творит исторические события. Люди, говорящие о наличии законов, на самом деле проповедуют детерминизм, отрицающий свободу человека и ограничивающий свободу Бога. С христианской точки зрения это является ересью. Что же все-таки представляет собой история? Мне больше всего нравится определение, сформулированное В.В. Болотовым: "История - это повествование о замечательных событиях, замечательных уже тем, что люди их заметили".

Предметом изучения церковной истории является христианская Церковь. Безусловным центром христианской истории является Христос. Христианский историк видит Его воплощение ключевым моментом всей истории мироздания, разделяющим ее на две половины. Недаром христианское летосчисление ведется от Рождества Христова.

История Церкви - это ее путь через века к Царству Божию. Но с другой стороны, в Церкви уже сейчас явлена, открыта полнота Царства и нам, отчасти, дается ее предвкушение. В этой дихотомии мы существуем. В истории Церкви происходит раскрытие и осмысление данного нам от начала Откровения. Конечно, сегодняшняя Церковь внешне сильно отличается от первой Церкви апостолов в Иерусалиме. Об этом обстоятельстве очень любят говорить протестанты и евангелики, призывающие вернуться к "апостольской простоте". Но на самом деле апостольская Церковь коренным образом отличается от примитивных сектантских молитвенных собраний, а наши богослужение, иерархическая структура, богословие и т.п. при всей их сложности и развитости глубоко укоренены в богослужении, иерархии и богословии ранней Церкви. В нашей вере нет ничего, что не содержалось бы в вере апостола Павла, Игнатия Богоносца и Иринея Лионского. Но то, что там было в зародыше, сейчас развилось во всей своей полноте. Так и могучий дуб внешне отличается от желудя, но в нем нет ни одного элемента, которого не было бы в желуде. Проследить этот рост живого организма и является одной из задач церковной истории.

"Христос вчера, сегодня и во веки веков тот же", - говорит апостол Павел. Меняются лишь времена, и мы меняемся вместе с ними. А по мере наших изменений у нас возникают разные вопросы, которые мы обращаем к Церкви. И Церковь, по словам того же апостола Павла, стремясь быть всем для всех, чтобы привести всех ко спасению, всякий раз находит новые слова для ответа на наши вопросы и на вновь возникающие проблемы.

В отличие от римо-католиков, постоянно пытавшихся создать полную систему догматических верований, у православных нет и быть не может "суммы" учения. Можно сказать, что католики постоянно пытаются начертить карту Небесного Иерусалима, в то время как православные лишь пытаются указать к нему путь. Но можно провести всю жизнь за изучением этой карты - а когда настанет время, так и не знать, как туда попасть. Поэтому, если католическое богословие часто имеет умозрительный характер, православное богословие - прикладная дисциплина.

В нашем понимании догматы веры не являются некими "положительными духовными законами", наподобие законов физических, но имеют, скорее, отрицательный апофатический характер, т.е. они исходят от противного, говорят о том, чем Бог не является, а не о том, чем Он является.

Догматы определяют учение веры. Догматы - это вовсе не некие закосневшие рамки, не дающие возможности развития для свободной мысли. Их, скорее, можно сравнить с дорожными указателями, на которых написано: "В ту сторону опасно". Или, скорее, - "Церковь так не учит".

Догматы появлялись как ответ Церкви на то или иное лжеучение об основах нашей веры, уводящее людей в сторону от пути ко спасению, указывающее им ложный ориентир. Такие лжеучения называются ересями. Само слово "ересь" значит выбор. Еретик - это человек, делающий произвольный выбор под руководством собственных идей и желаний.

Догмат, в свою очередь, означает мысль, утвердившуюся в человеческом сознании, твердое решение воли. Происходит это слово от греческого δοκέω - думать, полагать, веровать. Формирование и возникновение догматов также является предметом истории Церкви.

Понятие "история" неотделимо от понятия церковного Предания - глубочайшей основы нашей веры. И в этом смысле история также является прикладной дисциплиной, необходимой для понимания догматики, патрологии, канонического права, литургики, как, впрочем, и любой богословской дисциплины, ибо все они основаны на Предании.

Прот. Г. Флоровский определил Предание как "жизнь Святого Духа в Церкви". Это Предание отличается от множества преданий, являющихся временными явлениями, могущими трансформироваться, изменяться и заменяться одно на другое. Священное Предание, являющееся основным содержанием Церкви, связано с понятиями авторитета и отбора.

У христиан один Учитель - Христос, но Его Учение не было закреплено в письменной форме Им лично во время Его земного служения, поэтому все содержание нашей веры мы получаем, так сказать, из вторых рук.

Новый Завет, повествующий о Спасителе, - это свидетельство очевидцев (исторов), избранных для этого Самим Господом.

"О том, что было от начала, что мы слышали, что видели (έωράκαμεν) своими очами, что рассматривали и осязали руки наши...", говорит евангелист Иоанн (1Ин.1:1). Именно ученикам было вверено сохранить в памяти и записать происшедшее. Но записано все это было уже несколько десятилетий спустя после смерти и воскресения Спасителя. И тут мы уже вступаем в область Священного Предания.

Предание(по-латыни "traditio") значит то, что передается из рук в руки, из уст в уста. Это то, что хранилось в памяти отдельных людей, но в то же время было выражением веры христианской общины, Церкви. Община эта была создана Христом, после Его прихода она существовала всегда.

Как обещал Сам Спаситель, Его ученики руководились Самим Духом Божиим - истинным источником жизни христианской общины. В Церкви живет Христос и "Дух Святой научает учеников всякой истине" (Ин.16:13).

Отдельные лица живут не в вакууме, а принадлежат "Церкви, которая есть Храм Духа и та среда, где существуют не только отдельные человеческие обычаи и предания, но и единое священное Предание, писанное или неписанное. Святой Дух руководит всем телом Церкви, и поэтому Церковь, руководствуясь своей полнотой познания и авторитетом, производит отбор того, чему надлежит стать ее Преданием" (протопр. Иоанн Мейендорф).

О том, что этот отбор производился, мы знаем хотя бы из того, что помимо посланий, вошедших в Новый Завет, св. Павел написал, по крайней мере, еще два, ссылки на которые мы находим в 1Кор.5:9; 2Кор.7:8. Не вошло в Новый Завет послание, приписываемое апостолу Варнаве. А с другой стороны, существовали и были широко распространены многие гностические Евангелия. Они надписывались громкими именами: апостолов Фомы, Петра, Марии Магдалины, Иакова. Лишь Божественным промыслом можно объяснить, почему в самые ранние времена одни произведения были отвергнуты, а другие включены в канон: ведь в те времена не было научно-исторических методов установления подлинности слов Христа или достоверности того или иного послания; тем не менее оказалось, что подбор был сделан верно - даже с исторической и лингвистической точек зрения.

Интересно, что апостольское авторство само по себе не было единственным критерием истинности. Так, не вошли в канон два вышеупомянутых послания св. Павла; "Послание к евреям" скорее всего не принадлежит перу самого апостола. Как гласит предание, евангелист Марк записывал свое повествование со слов апостола Петра. Наконец, ни апостол Лука, ни даже сам великий Павел не принадлежали к числу апостолов, избранных Самим Господом. Таким образом, происходил отбор, и отбор этот осуществлялся авторитетом и интуицией всей Церкви, вдохновляемой и ведомой Духом Святым.

Жизнь Церкви неразрывно связана со Св. Преданием, и в историческом странствовании Нового Израиля существует постоянная и насущная необходимость авторитетного свидетельства Церковью своего Предания. Церковная история много говорит об отцах Церкви, т.е. о таких учителях и писателях, в которых Церковь единодушно признает авторитетных свидетелей - людей, глубоко понимавших и правильно толковавших Откровенную Истину. Основным и решающим условием в признании того или иного учителя отцом Церкви является апостольская вера. Следует помнить, что Церковь наша определяется как апостольская, а не как святоотеческая. Святым отцом почитается тот, кто в правильных понятиях толкует апостольскую веру для своих современников. Такой человек ясно видит проблемы своего времени и проповедует христианство таким образом, чтобы разрешить эти проблемы, ответить на вопросы и противостоять заблуждениям. Тут невозможна никакая четкая юридическая формулировка: критерием служит вся Церковь, все Предание. Это отсутствие четких критериев является серьезной сложностью для большинства людей: гораздо проще жить, если можно провести четкую линию разграничения, иметь жесткие, повсеместно применимые правила. Именно этим можно отчасти объяснить появление папства или протестантского критерия абсолютности Писания.

Мы почитаем святых отцов Церкви, но это не значит, что мы считаем их совершенно безгрешными: безгрешен лишь один Бог. Церковь никогда не считала безгрешность условием признания кого-то святым. В древности понятие святости употреблялось гораздо шире, чем в наше время, и формального процесса канонизации не существовало. Половина всех средневековых византийских патриархов - тех, которые не были осуждены за ересь, - были причислены Церковью к лику святых. Окончательное решение всегда принадлежит самой Церкви, лишь она одна знает, удовлетворяет ли "кандидат" неким трудно определимым, но тем не менее несомненно существующим внутренним требованиям, отражающим логику развития Предания, с одной стороны, и формирующим Предание - с другой.

Если мы считаем писания святых отцов Церкви свидетельством истины, нам следует пребывать с ними в духовной преемственности, а это означает - не слепо повторять их слова, но усвоить некую внутреннюю логику, интуицию, последовательность, то есть историю развития святоотеческой мысли.

Лица, про которых мы будем говорить, были реальными людьми, жившими в конкретной исторической и культурной обстановке, их писания были конкретными ответами конкретным лицам на конкретные вопросы. Чтобы нам - с другим менталитетом, живущим много веков спустя, в другой исторической обстановке, другой культуре - понять их, примкнуть к их мысли, нужно изучать историю, которая неразрывно связана со Св. Преданием.

Необходимо помнить, что и отцы Церкви, как живые люди, не были свободны от ошибок, а у многих лиц, признанных еретиками, содержатся многие верные и здравые мысли. Среди них можно назвать такие имена, как Ориген, Тертуллиан, Евагрий и др. Окончательным еретиком можно назвать лишь дьявола, раз и навсегда сказавшего Богу "нет".

Только вера Церкви, как единого целого, как сообщества верующих, объединенных и ведомых единым Духом, может "опознать" ересь, провести границу между истиной и заблуждением, объяснить ту преемственность и постоянство христианской мысли во времени и пространстве, которые и составляют сущность Церковного Предания. Такое динамическое понимание неизбежно ускользает от взгляда стороннего наблюдателя.

Светские исследователи христианской литературы отказываются признать существование этого объединяющего принципа. Для них история Церкви - это лишь интриги ловких политиканов, выражающих те или иные интересы (будь то классовые, партийные или личные амбиции). Напротив, протестантские и постпротестантские фундаменталисты (в первую очередь евангелики) признают боговдохновенность и авторитет одного лишь Св. Писания, оставляя за собой свободу понимать и интерпретировать его как им заблагорассудится, игнорируя всю историю христианской мысли. Для римо-католиков критерием истины является непогрешимый папский авторитет. Как мы уже говорили, в Православной Церкви нет такого внешнего авторитета или критерия. Конечно, мы признаем непогрешимыми решения Вселенских Соборов, но у нас нет критерия, делающего тот или иной собор вселенским. Нельзя, созвав собор, провозгласить его "Вселенским": лишь сама Церковь либо принимает прошедший собор, либо отвергает его. В нашей Церкви только постоянный взгляд "изнутри" позволяет нам различать или даже ощущать постоянную линию преемственности в христианской истории. Эта преемственность динамично и неразрывно связана с чудом и тайной существования самой Церкви в веках.