24)Православное вероучение.

В ранней Церкви не существовало точного аналога термину «вероучение»: истины христианской веры, данные в Откровении, именовались «апостольским преданием» (св. Ириней Лионский. Против ересей III, 3, 2) или «преданием истины» (св. Ириней Лионский. Против ересей III, 4, 1). Данные наименования предполагали не просто сумму знаний, передаваемых от апостолов, но полноту благодатной жизни во Христе, харизматическое «помазание истины» (св. Ириней Лионский. Против ересей IV, 26, 2; ср. 1 Ин. 2, 27), полученное Церковью в день Пятидесятницы (см. Деян. 2, 1-4) и обретаемое христианами в опыте веры. Св. Игнатий Антиохийский (II в.) противопоставляет хранимое в кафолической Церкви полное и неприкосновенное «предание истины» заблуждениям еретиков, которые по собственному произволу дробили «апостольское предание целостной истины» и на его осколках строили свои лжеучения [1]. Лишь на пороге Средневековья в Западной Церкви для обозначения основных положений христианства, постепенно выстраиваемых в систему четких понятий, стали употреблять словосочетание «христианское вероучение» (лат. doctrina christiana).

В условиях борьбы с ересями вероучение Церкви выражалось в словесных формулировках различных символов веры – кратких вероучительных исповеданиях; «предание истины» получало таким образом внешние очертания и становилось «правилом веры» (лат. regula fidei) или «законом веры» (лат. lex credendi). Отделяя ортодоксию от ереси и будучи обязательным условием церковного общения, символы служили своего рода средством самоидентификации для членов кафолической Церкви и являлись исповеданием веры для вступающих в нее через крещение. На основе некоторых, по всей видимости, Палестинских Крещальных Символов IV в. [2]на Первом (325 г.) и Втором (381 г.) Вселенских Соборах был сформирован Никео-Константинопольский Символ веры, имеющий в Православной Церкви непререкаемый вероучительный авторитет. Вместе с уточняющими его определениями последующих Вселенских Соборов Символ веры представляет собой общеобязательное «правило веры». Однако это не означает, что сформулированными догматическими положениями исчерпывается весь объем вероучения, жизненно содержимого Церковью. Следует различать вероучение, изначально полученное Церковью, и вероучение, формально определенное ею в силу исторической необходимости. Догматически сформулированное вероучение есть лишь «конспект» целостной и неделимой христианской истины, хранимой в церковном опыте.

Как само формирование Символа, так и его истолкование в догматических определениях последующих Вселенских Соборов, в основном, не вынуждалось внутренней потребностью Церкви, но представляло собой реакцию на ереси. Отцы Шестого Вселенского собора, имея в виду Никео-Константинопольский Символ, отмечали, что для «совершенного познания и утверждения православной веры достаточно… символа божественной благодати», и только «соблазн заблуждения» побуждает Церковь к созданию новых формул изначальной и неизменной веры [3]. Словесно очерчивая границы кафолического опыта веры, за которыми начинается область ереси, формулы вероучения становились, вместе с тем, своего рода «вехами», дающими человеческому разуму надлежащую перспективу [4].

Таким образом, очевидно, что, борясь с тем или иным еретическим заблуждением, Церковь не вырабатывала каких-то новых положений вероучения, но только свидетельствовала о том, «что было от начала» (1 Ин. 1, 1). Христос даровал Церкви всю полноту истины (ср. Ин. 15, 15). Содержание христианской веры было дано апостолам без остатка (ср. Ин. 14, 26; Иуд. 3), как «совершенное знание» (св. Ириней Лионский. Против ересей III, 1, 1). Апостолы же, в свою очередь, «как богач в сокровищницу, вполне положили в Церковь все, что относится к истине, и вверили ее епископам» (III, 4, 1). Поэтому историю церковной богословской мысли нельзя рассматривать как постепенную разработку доктринальной системы; можно говорить лишь о развитии истолкования вероучительных истин, неизменных в своем существе, то есть о терминологическом росте, но не о расширении или углублении самого содержания веры, в смысле римско-католической теории догматического развития [5].

Православное богословие никогда не придерживалось ставшей традиционной для католицизма тенденции догматически определять и четко формулировать каждое положение вероучения. «Православной Кафолической Церкви… не свойственно издавать догматические постановления без необходимости, когда нет опасности заблуждения, ибо догмат в сознании Церкви есть более предохранение от заблуждения, указание, чего не надо мыслить о Боге, нежели положительное раскрытие учения о Нем» [6]. Строго блюдя фундаментальные основания своей веры – соборно определенные догматы, православное богословие не пытается жестко фиксировать в каких-либо общеобязательных и неизменных формулах частные ее положения. Это совсем не свидетельствует о равнодушии к содержанию своей веры или о «неспособности создавать точные богословские определения» [7]. Здесь лишь осознание того факта, что предметом христианского вероучения является не определенная сумма знаний, требующих ясного выражения, но сама божественная жизнь. Святоотеческое предание четко различает опыт созерцания и дискурсивное знание, строящееся на системе определенных понятий [8]. Отсюда признание невозможности адекватно выразить вероучение Церкви во всей его целостности и полноте, ибо оно представляет собой реальность, заведомо превышающую меру человеческого рассудка (см. преп.Симеон Новый Богослов. Слово 55).

Но отрицая путь тотальной догматизации, православная святоотеческая мысль не призывала и к тотальному апофатизму. Не все в опыте Церкви может быть высказано, но и не все абсолютно неизреченно (см. св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение, 1, 2). Необходимость проповеди «всем народам» (Мф. 19-20), ибо «вера от слышания» (Рим. 10, 17), побуждала Церковь подбирать наименее неточные слова для претворения «догмы» в «керигму» [9]. «Для того, чтобы привести людей к Богу, о Нем нужно говорить, причем не только отрицаниями, но и утверждениями, несмотря на то, что никакое утверждение о Боге не может быть исчерпывающим» [10].

Особое внимание в связи с вопросом о источниках вероучения следует обратить на проблему так называемых символических книг Православной Церкви, к которым в русском дореволюционном академическом богословии принято было относить «Православное исповедание Кафолической и Апостольской Церкви Восточной» (1662 г.) и «Послание Патриархов Восточно-Кафолической Церкви о православной вере» (1723 г.); иногда кроме этих двух догматических памятников «символической книгой» называли и «Катехизис Восточной Православной Церкви» св. митрополита Филарета (Дроздова). Но по справедливому замечанию проф. Н. Н. Глубоковского, «по существу, в Православии нет «символических книг» в техническом смысле слова.