Вопрос1: исламский «ренессанс» в политической жизни мирового сообщества

У каждого столетия есть своё средневековье

(С. Ежи Лец)

Процессы, проходящие сейчас в государствах Северной Африки (Тунисе, Алжире, Египте) с чей-то нелегкой руки принято называть «цветными революциями» (жасминовой, финиковой и т.п.), проводя параллели с внешне схожими процессами, не так давно имевшими место в некоторых странах СНГ (Украине, Грузии, Кыргызстане, Молдове). Это удобно с точки зрения систематизации, это приятно и тем, кто все антисистемные явления привык объяснять злонамеренным внешним воздействием.

Да, так же как в случае цветных революций объектом атаки является подмявшая под себя всю общественную жизнь коррумпированная, скомпрометировавшая себя и неадекватная современным вызовам власть. Да, «на камеру» звучат призывы к демократизации и построению гражданского общества. Да и лица демонстрантов чем-то неуловимо схожи.

Однако в случае с североафриканскими «революциями» всё гораздо сложнее. И интереснее.

Перед всеми государствами исламского Востока с первых же дней независимости вопросом жизни или смерти является необходимость догоняющего развития. Успешная младотурецкая революция и создание кемалистского государства указало магистральный путь такого развития: ускоренная (а значит, как правило, насильственная) секуляризация и вестернизация общества и государства. В разные годы этим путем пошли многие арабские страны, в том числе и фигуранты последних событий – Египет, Алжир и Тунис.

Результатом ускоренной вестернизации стало государственное устройство, полностью имитирующее стандартную демократическую республику – выборные президент и парламент, многопартийность, светское образование и суд. А так как опоры в традиционном исламском обществе подобные преобразования не могли иметь по определению, система держалась на социальном подкупе ключевых структур – чиновничества, армии и сил безопасности. Условно такие государства можно назвать государствами кемалистского типа. Специально «заточенные» на борьбу с традиционными радикальными консервативными исламистскими группировками, такие государства относительно успешно выдерживали их давление (не выдержал лишь Иран, но это скорее благодаря особенностям шиитской доктрины), умело переводя противостояние из общественно-политической сферы в сферу вооруженного конфликта. Стоило только исламистским структурам получить реальное влияние, как тут же (используя какой-либо предлог или вообще без него) вступали в ход средства подавления. Так было и в Алжире, после блистательно проигранных системными партиями выборов декабря 1991 года, так было и в Тунисе, когда практически в это же время было запрещено движение «Ан-Нахда», сторонники которого подверглись репрессиям, а лидер Рашид Ганнуши только благодаря недавним событиям смог вернуться на родину после двадцатилетней вынужденной эмиграции. Результатом этих репрессивных мер стали, например, гражданская война в Алжире, унесшая более 100 тысяч жизней, рост популярности экстремистских группировок и эскалация террористической активности в этих странах и мусульманском мире в целом. Что, впрочем, скорее способствовало укреплению кемалистских режимов, выступающих в глазах мирового сообщества в качестве единственной силы, способной противостоять исламскому экстремизму и терроризму.

Надо сказать, что в период противостояния двух систем и еще некоторое время после, Запад в отношении этих стран придерживался политики, сформулированной еще Рузвельтом – «Это сукин сын, но это наш сукин сын». Практика двойных стандартов особенно явно проявлялась в отношении Турции (можно вспомнить в целом более чем терпимое отношение Запада и в особенности США к военным переворотам 1960, 1971 и 1980гг. и ультиматуму военных в 1997 году, заставившим уйти в отставку правительство Неджметтина Эрбакана). Благожелательность Запада, которой пользовались режимы в Алжире, Тунисе и, по понятным причинам, в Египте, делало их практически неуязвимыми для консерваторов-исламистов. Чисто же прозападное, секуляристское либеральное движение в означенных странах сколь-либо существенной роли не играет и угрозы для режимов никогда не представляло.

Какая же сила сумела добавить к привычному консервативному давлению давление прогрессистское, использовать в политической борьбе современные информационные технологии, сформировать в арабском обществе протестные настроения нового типа, на которые у государственной системы нет ни иммунитета, ни противоядия?

В последние годы необычайно усилилось направление, которое атакует модернистскую политику кемалистских режимов не справа, а слева, расшатывая при этом и освящающую ее ортодоксию. Имеется в виду салафизм реформаторского толка. Традиционно он был в тени охранительно-консервативного направления, но по мере роста образовательного и культурного уровня исламского общества, выдвинулся на первые роли. Салафиты убеждены, что мусульманский мир отстал вследствие утраты первоначальной чистоты веры под наслоениями средневековых пережитков, подвергся коррозии, подмене исламских ценностей занесенным с Запада потребительством. Выход видится в возращении к первоосновам ислама (к т.н. «чистому исламу»), восстановлению традиционных морально-нравственных ценностей, возрождении практики иджтихада (личного суждения о священных текстах) который способствовал бы соединению высоких моральных принципов ислама с требованиями современности.

Реформаторский салафизм полагает, что очищенный от средневековой архаики ислам ни в коей мере не противоречит научному, культурному и социальному прогрессу. Более того, возвращение к чистоте первоначальной веры позволит преодолеть тормозящее воздействие окостеневшей коррумпированной государственной бюрократии кемалистских государств, эффективно провести модернизацию, занять на международной арене место, соответствующее потенциалу исламского мира.

Осознание приоритетности прав человека, принятие плюрализма, как незаменимой движущей силы прогресса, определение всевластия государства и произвола бюрократической элиты как главного препятствия на пути к процветанию исламского общества, сделало опорой салафизма не маргинальные слои и радикалов, а средний класс, студенчество, интеллектуальную и профессиональную элиту.

Именно под воздействием реформистских идей, многие исламские политические силы переносят сегодня основной акцент своей деятельности с утверждения путем насилия законов шариата на политическую борьбу с такими пагубными явлениями, как коррупция и тотальный государственный контроль над всеми сторонами жизни общества. Например, египетская религиозно-политическая партия «Братья-мусульмане» («аль-Ихван аль-муслимун»), изначально была печально известна своей приверженностью тактике насилия, громкими террористическими актами, среди которых покушения на высших государственных деятелей Египта. С возобладанием влияния салафитского реформизма, «Братья-мусульмане» отказались от террора и, в меру предоставляемых системой возможностей, участвовали в общественно-политической жизни страны, в составе коалиций были даже представлены в парламенте (в ноябре 2010 года отказались от участия во втором туре выборов в связи с многочисленными нарушениями и явной фальсификацией итогов первого тура со стороны властей).

Неудивительно, что именно «Братья-мусульмане» (а точнее, их палестинское отделение) породили и главную головную боль режимов мусульманских республик бывшего СНГ (разумеется, и не только) – «Исламскую партию освобождения» («Хизб ат-Тахрир аль-Ислами» или проще «Хизбут-Тахрир»). Опасность «Хизбут-Тахрир» для псевдодемократических авторитарных режимов объясняется чисто «оранжевым» набором используемых ею методов. Принципиальный отказ от насилия, пропаганда своих идей через интернет, готовность к открытому диалогу с оппонентами сочетается с индивидуальной работой по нравственному, интеллектуальному и культурному совершенствованию. «Интеллигентизация широких масс малограмотных трудящихся» — один из основных программных тезисов этой партии (да и, пожалуй, всего салафитского реформизма). Интеллигентизация и мобилизация, ибо занятие политикой, с точки зрения «Хизбут-Тахрир», должно стать обязанностью каждого мусульманина.

Так же реформистки настроена и тунисская ветвь «Братьев-мусульман» — Движение исламской тенденции: «Мы хотим добиться гармонии между исламской культурой и образом жизни нового века, сохранив нашу индивидуальность, адаптировав ее к обстоятельствам» (А. Муру, генеральный секретарь Движения).

Принципиально важно, что объектом критики становится не только коррумпированная авторитарная власть, но и поддерживающее ее «официальное» духовенство, как считают салафиты – погрязшее в джахилии (невежестве, доисламском варварстве), слабое в нравственном отношении, не способное ни устоять само, не защитить общество от чуждых исламу влияний. И если принято проводить исторические параллели, сравнивая внешние проявления событий в Северной Африке с событиями недавней истории, (с «оранжевыми» революциями), то суть происходящих в исламском мире процессов будет правильно сравнить с событиями куда более отдаленными.

Возвращение к истокам, ценностям раннего христианства, к «первоначальной вере и нормам апостольской церкви», исключительный авторитет Священного Писания — сходство этих идей с идеями, декларируемыми салафитами, очевидно. А ведь именно эти принципы стали основой христианского реформаторского движения XVI и породили протестантизм, явление, определившее на многие века вектор развития европейской цивилизации.

Наверное, как минимум преждевременно будет считать, что мы присутствуем при событиях, для мусульманского мира равным Реформации и утверждении в качестве ведущего нового религиозного направления. Скорее это похоже на более поздние процессы в протестантизме, называемые ривайвел.

Ривайвел (от англ. revival) — религиозное возрождение, второе рождение, пробуждение. Принято ограничивать это явление только индивидуальным уровнем. Однако оно имеет и социальный аспект. Наиболее яркий пример «массового» ривайвела — «Великое пробуждение», которое имело место в ряде европейских стран и Новой Англии во второй половине XVIII века. Оно было реакцией на формальный подход к служению и растущую секуляризацию официальной церкви. Непосредственными последствиями его стали рост религиозности и сплоченности, повышение общего уровня нравственности общества. Это привело к уменьшению коррупции, зарождению институтов социальной защиты, росту гуманистических настроений, выразившихся, например, в отмене в Англии работорговли и рабовладения. Возможно, это спорный вопрос, но экономический подъем Англии XIX века имел в своей основе именно «Великое Возрождение».

Не надо думать, что ривайвел — явление относящееся к относительно удаленным от нас временам. Вся история протестантизма представляет собой серию последовательных ривайвелов, последний из которых был в США в конце 70-х – начале 80-х годов прошлого века. Сама риторика руководства США была чисто религиозной. И термин – «Империя зла», ставший общеупотребительным в отношении геополитического противника – СССР — несомненно религиозного происхождения. Рост политизации американского общества в результате ривайвела продемонстрировали телемосты СССР – США, сделавшие знаменитым В. Познера. К сожалению, большинству они запомнились по убогой фразе одной из участниц: «В СССР секса нет». И как-то забылась история семьи Локшиных – биохимиков из США, попросивших убежище в Советском Союзе. Видевшим телемост с их участием трудно было отделаться от ощущения, что если бы не тысячи километров, разделявших студии, то не нашлось бы никакой силы, способной оградить Локшиных от суда Линча. У никогда не видевших процессы 30-х годов, зрелище добропорядочных американцев едва ли не по-русски кричащих «Распни гадину» вызвало реальный шок.

Хорошо это или плохо – периодические «волны обновления», сотрясающие протестантский мир, всегда приводили к подъему этих стран, к переходу их обществ на новый, адекватный изменившимся реалиям, уровень.

Если принять в качестве рабочей гипотезы утверждение, что процессы, проходящие сейчас в ряде мусульманских стран являются исламским ривайвелом, то легко ответить на основные вопросы, волнующие сейчас общественность. Конечно, надо учитывать различие этих процессов исламских странах, от тех же США, где религия отделена от государства.

Первое: не приведут ли эти процессы к дестабилизации стран Магриба? Конечно, приведут. Но после непродолжительного периода нестабильности следует ожидать утверждения исламских государств нового, еще невиданного постмодернистского типа. Государств, призванных мобилизовать модернизационный потенциал исламского общества.

Второе: не вызовет ли победа салафитов рост терроризма? Безусловно, нет. В связи с исчезновением основного объекта террора – неэффективного, авторитарного по сути, государства кемалистского типа.

Третье: не грозят ли похожие процессы России? Нет, не грозят (или не светят, кому как нравится). Во-первых, доминирующая религия — православие — в силу специфики не предусматривает возможности возвращения к первоосновам в рамках канона, и, во-вторых, число воцерковленных верующих в России как минимум в три раза меньше, чем в США, и тем более оно незначительно в сравнении с мусульманскими странами. Соответственно несоизмеримо и влияние на общественные процессы.

Как бы то ни было, исламский гигант просыпается. Заканчивается его Средневековье. Начинается Возрождение.

Что делать? Завидовать.